— Прошу вас, дамы! — Баст с улыбкой поднес стакан с "радужным молоком" сначала Тане – она оказалась ближе – а затем и Ольге, сидевшей чуть дальше. — Только не злоупотребляйте! На ужин у нас – персональное спасибо Степе! — магнум "Дом Периньон", брют blanc de noirs[203] двадцать девятого года.
"Упасть, не встать!" — Мысленно покачала головой Татьяна, одновременно с "благосклонной" улыбкой, принимая, у Олега — "Олега ли?" — стакан с абсентом. — Какие мы все из себя аристократы, блин! Просто блевать, господа-товарищи, извините за выражение, хочется!"
Но, так или иначе, глоточек горькой, несмотря на карамель, и крепкой, несмотря на воду, отравы. Потом еще один, и еще – под неторопливый "великосветский" разговор. И сигаретка очередная – какая-то там по счету, но кто же считает! — очень к месту, и теплый воздух с дымком марихуаны и сосновым ароматом, и улыбка Олега, прорастающая сквозь лицо Баста...
"Он мне нравится?" — Пожалуй, это все еще была Татьяна.
"Мне он нравится!" — А это, судя по интонации и "гормональному" всплеску, комсомолка наша проснулась.
— Баст! — Восклицает Кисси, и тра-та-та-та, и бу-бу-бу-бу – мелет что-то неразборчивое и заливается своим виолончельным смехом.
"Шлюха австрийская!"
— Мадемуазель? — А это кто? Виктор или Степан?
"Степан или Виктор?" — Но лицо плывет, заштрихованное косым дождем...
"Да, какая разница! — Русалкой выныривает из темных жарких вод подсознания Жаннет. — И тот хорош, и этот! Все трое, как на подбор! Выбирай и пользуй! Ils ont fait une partie de jambes en l'air[204]... "
"Фи, мадемуазель! Где вы вообще воспитывались?" — Ужасается Татьяна, воспитывавшаяся еще в те еще времена, когда и слово-то секс произносили только шепотом и не при мальчиках.
"Да, ладно тебе, старушка! — фыркает внутри нее "суть и смысл французской женственности". — Можно подумать, сама в комсомоле не состояла!"
И смех. Вполне себе блядский смех, и не понять уже, кто же это так "задорно" смеется? Кисси где-то слева, за плывущим через комнату облаком? Или Жаннет в подсознании? Или, может быть, сама она?
— А угостите даму спичкой! — Это она к кому? Перед глазами только туман и... да... белые и черные гробики... хи-хи...
— Прошу вас, my beautiful lady![205]
Чей это голос?
"Красивый голос..."
Но из тумана, откуда-то справа появляется рука с зажженной спичкой...
— Благодарю тебя, рыцарь... — Табак смешно щекочет нос и вызывает сухость в горле.
"А мы его смочим!" — Затяжка, медленная, как затяжной прыжок, выдох, глоток из стакана, все еще зажатого в левой руке, и холодный горький огонь, бегущий куда-то в глубину тела, навстречу природному огню, разгорающемуся в сердце и где-то еще.
Бесаме... бесаме мучо ... та-та та-та-та та-та-та...
"Вот оно как!"
Еще один глоток, и стакан отправляется на черное лакированное озеро рояльной крышки.
"Рояль?! Ах, да... эти гробики... Это же..."
Но бесаме, бесаме мучо... Что-то такое, что, даже не зная слов – а она их не помнила и перевода не знала – чувствуешь жар страсти и негу любви... и кровь ударяется в бег!
Таня попробовала сосредоточиться и подобрать одним пальцем – как сделала уже однажды на пароходе – мелодию песни, но пальцы не слушались, и еще это нежное дыхание южной ночи, и звезды, плывущие над головой...
Кто-то подошел сзади, нагнулся, и Татьяна узнала запах – великолепную смесь кельнской воды, крепкого табака и хорошего коньяка. Так пах только один человек... мужчина... Баст фон Шаунбург... Олег Ицкович... ОН ее странных снов... А руки с длинными пальцами пианиста уже легли на клавиши, и...
– Bésame, Bésame mucho, — Вывел низкий – драматический – баритон над самым ее ухом. Вот только непонятно, над каким, над левым, или правым?
Но дело не в этом, а в том, что...
Bésame, Bésame mucho, Como si fuera esta noche la ultima vez. Bésame, Bésame mucho, Que tengo miedo tenerte, y perderte despues.
"Ох! Царица небесная, да что же он со мной делает!"
Quiero tenerte muy cerca, Mirarme en tus ojos, verte junto a mi Piensa que tal vez manana, Yo ya estare lejos, Muy lejos de aqui.
Это от него так пышет жаром и страстью, или это у нее... началось?
Bésame, Bésame mucho, Como si fuera esta noche la ultima vez. Bésame, Bésame mucho, Que tengo miedo perderte, perderte despues.
— А по-русски? — Доносится из тумана хриплый, на октаву севший вдруг голос Кисси.
"Низкое меццо-сопрано..." — Почти автоматически отмечает Татьяна, вспомнив уроки "бельканто" в первом управлении Разведупра.
— Могу попробовать, — откликается Олег, и от его голоса у Тани мороз вдоль позвоночника и жар в щеках. — Но не знаю, что из этого выйдет... Bésame, Bésame mucho... Ну, э...Целуй меня, целуй меня много, Как будто это была, есть... тьфу! Эта ночь последняя. Целуй меня, целуй меня много...
— Ты целуй меня везде, — прыскает где-то в тумане подлая тварь Кисси. — Восемнадцать мне уже...
— Отставить отсебятину! — Командует чей-то решительный голос. — Цыц, веди, плиз, мелодию... Сейчас мы вам с Олежкой, дамы и господа, такую русскую Мексику устроим, мало не покажется! Готов?
И руки Олега, Баста, — или кто он теперь такой, — снова ложатся на клавиши, и сразу же вступает давешний голос:
— Целуй меня, целуй меня крепко, — а вот у Виктора голос выше, и, возможно, от этого еще слаще его призыв.
Целуй меня, целуй меня крепко, как если бы эта ночь была последней. Целуй меня, целуй меня крепко, ибо боюсь я тебя навсегда потерять.
Я хочу, чтобы ты была близко, (хочу) видеть себя в твоих глазах, видеть тебя рядом со мной. Подумай, что может завтра я буду уже далеко, очень далеко от тебя.
– Bésame, Bésame mucho, — подхватывает Олег, играющий, все так же склонившись к инструменту через голову Татьяны, и она вдруг откидывается назад, чтобы почувствовать его спиной, потому что... Но нет слов лучше этих:
– Bésame, Bésame mucho...
– Como si fuera esta noche la ultima vez. — Ах, какой у Олега голос, какой тембр, и как откликаются на него ее натянутые нервы.
Bésame, Bésame mucho, — и кровь бежит по жилам в этом ритме, и жаркая нега мексиканской ночи – здесь и сейчас, и словно бы не Олег, а она сама кричит кому-то — Басту, Олегу, ЕМУ! — сквозь плывущую над головой ночь:
Bésame, Bésame mucho, Que tengo miedo tenerte, y perderte despues...
Но и Виктор не молчит, ведет свою отдельную – русскую – партию, легко ложащуюся в ритм великолепной мелодии:
— Жги меня, жги меня страстью.... – Bésame, Bésame mucho...
Два голоса, два языка, одна любовь... Жги меня, жги меня страстью Так, словно нам эту ночь пережить не дано. Губ огнём жги меня страстно.
Ах, неужель, мне утратить тебя суждено? Быть бы всегда с тобой рядом, Ласкать тебя взглядом, Тобою дышать. Что если завтра с тобою Судьба мне готовит Разлуку опять?[206]
* * *
— Олег, помоги, пожалуйста...
— Не в службу, а в дружбу...
— Степа, тебя не затруднит?...
Вокруг нее разворачивалась какая-то несуетливая, но активная деятельность: кто-то куда-то шел и что-то там двигал, или приносил оттуда, или еще что-то такое делал, но это мужчины, разумеется, а они с Олей приземлились на диванчик и только и делали, что "чирикали" между собой, улыбались, потягивая абсент — "Любительница абсента... или там был любитель?[207]" — дымили... Таня захотела вдруг попробовать 'олькиных сигареток', но Олег решительно забрал их и у той, и у другой.
— Хватит! Хватит с вас... абсента... Крыша поедет.
А потом в гостиной возник Степан — "Ведь его зовут Степан, не так ли?" — и громогласно объявил, что "Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста!", и всех как ветром сдуло. Есть, оказывается, хотели все, а стол, сервированный мужчинами в столовой, был выше всяких похвал, — в русском понимании этого слова – хотя из горячих блюд имелась на нем лишь большая чугунная кастрюля — "или это уже казаном называется?" — с чем-то мясным, остро пахнущим, дозревавшим, как выяснилось, в заранее протопленной печи на кухне.
— Сегодня обойдемся без прислуги, — Сказал Виктор, отвечая на немое удивление Ольги. — А завтра... Но завтра придется и за языком следить, и... базар фильтровать, — усмехнулся он. — А то неровен час...
— А что там так вкусно пахнет? — Спросила Таня, которая, кажется, еще секунду назад не испытывавшая и тени чувства голода, а сейчас буквально захлебывалась слюной.
